Все-таки, что би ни говорил и как бы ни говорил в живописи ли, словом ли, остается нечто невыраженное, и это невыраженное и есть главное. В.Н. Чекрыгин, 1921
Дорога в беспредметность
«Тело человека состоит из клеток, тканей и органов. Клетка является элементарной единицей всех живых организмов». Так начинается учебник анатомии под редакцией М.Р. Сапина. По этому учебнику учились и продолжают учиться многие поколения врачей. Как правило, первое занятие у первокурсников — именно анатомия. По сути, эти два предложения — первое, что мы прочитали, начиная изучать медицину. Тогда мы только догадывались о том, что такое опухоль, из каких патологических клеток она состоит и как развивается из клеток нормальных.
Как правило, этот выбор медицинской специальности изменяется по мере обучения и не всегда бывает осознанным, потому что к тому моменту, когда необходимо определиться с поступлением в ординатуру, далеко не все из нас осознают всю сложность последующего пути.
Свою специализацию я выбрал много лет назад, еще до поступления в Сеченовский университет. И тоже не представлял, куда это приведет меня. Романтику наивных представлений о профессии онколога давно разрушила реальность в лице псевдоинтеллектуальных академиков и всех тех, про кого Илья Кабаков написал
в эссе «В будущее возьмут не всех» (1983):
«У нас в школе был директор, очень строгий, свирепый — к весне, к концу года он сказал:
– В пионерский лагерь школы на всё лето поедут только те, которые это заслужили. Остальные останутся здесь.
У меня всё оборвалось внутри… От начальника зависит всё. Он может — я не могу. Он знает — я не знаю. Он умеет — я не умею. Начальников в школе у нас было много: директор Карренберг, завуч Сукиасян, поэт Пушкин, военрук Петров, художники Репин и Суриков, композиторы Бах, Моцарт, Чайковский… И если ты их не послушаешься, не сделаешь, как они говорят и рекомендуют — «останешься здесь».
В этой леденящей фразе заключено изначальное разделение всех людей, как детей, на три категории:
Кто возьмёт.
Кого возьмут.
Кого не возьмут…
<…>
Но возьмут немногих — лучших. Тех, кого отберёт директор — он знает кого».
Каждого из нас ждут такие директора. Политиканы от медицины, которые никогда не несли ответственности за пациентов, преследовали личную выгоду, порицали и хулили инакомыслящих, тех, кто не признавал их мнимого величия, в итоге селекционируя таких же, как они: трусливых, лживых, мстительных, конкурентноспособных только в одном – пропаганде собственной значимости.
Это про них Фазиль Искандер в сатирическом произведении «Кролики и удавы» (1982) написал: «Он еще не знал, что душа, совершившая предательство, всякую неожиданность воспринимает как начало возмездия».
Ницше ухмыляется с портретов, напоминая про бездну и то, что будет, если долго в нее смотреть, а в голове звучит монолог Сталкера из одноименного фильма Андрея Арсеньевича Тарковского: «Ведь ничего не осталось у людей больше. Это ведь единственное место, куда можно прийти, если надеяться больше не на что. <…> Сталкеру нельзя входить в Зону с корыстной целью. <…> Но моего вы у меня не отнимайте, у меня и так уж все отняли, там, за колючей проволокой. Все мое здесь, понимаете? Здесь, в Зоне. Счастье мое, свобода моя, достоинство, все здесь. Я ведь и вожу сюда таких же, как я, несчастных, замученных. Им не на что больше надеяться. А я могу, понимаете, могу им помочь. <…> В этом все, ничего не хочу больше». И «зона» эта — онкология, как наука, онкологическая клиника, отделение, пациент — мир поистине босховского масштаба. И никакое сознание даже гениального ученого и врача не способно осознать и вместить этот мир, как никто из нас не способен осознать бесконечность.
Истинный трагизм многих онкологов в том, что, как Сталкер, мы хотим вернуться в «зону», в наш «Сад земных наслаждений», ибо иные давно забыли. И лишь самые смелые признаются себе в том, что Писатель, обращаясь к Сталкеру, сказал эти слова и про многих из нас: «Вы же здесь властью упиваетесь, тайной, авторитетом!».
Вспоминается эпизод, который произошел в моей жизни несколько лет назад. Один посетитель Национального медицинского исследовательского центра онкологии им. Н.Н. Блохина, где я тогда работал, спросил в коридоре, где выход. Не задумываясь, буднично и естественно, я почему-то ответил: «Выхода нет, есть дверь на улицу, она этажом ниже». И вот тогда понял, что двери на улицу тоже нет. Она — в беспредметность, о которой писал К.С. Малевич в эссе «Супрематическое зеркало» (1923): «Науке, искусству нет границ, потому что то, что познается, безгранично, бесчисленно, а бесчисленность и безграничность равны нулю. <…> Если мир — творение науки, знания и труда, а творение их бесконечно, то оно равно нулю. <…> Сущность различий. Мир как беспредметность».
И вот уже узнаешь себя на мрачных угольных рисунках Василия Николаевича Чекрыгина. В серии работ, созданных в 1920–1922 гг., изображены фигуры людей, погруженных во тьму: летящих, падающих, воздевающих руки. Перед зрителем разворачивается полное тревожного драматизма действо, отмечается неустойчивость композиции, нервозная штриховка, контрасты черного и белого.
Нет ни материального, ни нематериального. Пустыня. Но солнца нет. То ли песок, то ли снег. Ни тепло, ни жарко. Опустошение. Может быть об этом мире в фильме режиссера А.Н. Сокурова «Элегия дороги» (2001) рассказывает голос за кадром: «Нигде никого не было. Будто здесь никто и не живет и это декорация в ночи для тех, кто обитает выше, чтобы убедить тех, кто обитает выше, что здесь, внизу, на земле, все давно уже очень-очень хорошо, как только может быть хорошо творение Божие»? Или, возможно, тот, другой, предметный мир, так хорош, потому что есть этот, беспредметный, который дает шанс тем, кто оступился?