«Доктор, я читаю все Ваши книги, они прагматичные, как я и люблю. И с заходом в будущее — приоткрывают тяжелый занавес возраста “после”, вооружая тем самым меня для встречи с самой собой уже тем, что предупреждает. А предупреждает о таких практичных вещах, таких очевидных для тех, кто общается со старостью напрямую и о которых никогда не догадается тот, кто пока еще по эту сторону несуществующей границы». Да, могу сказать, что так и есть — когда вы были молодые, то вам некогда было спросить у вашей бабушки, как это жить с грузом старости, а теперь, когда вы и сами в зрелом возрасте на пороге своего шестого десятилетия, вам и не у кого спросить — ваши родители уже сами стары, и вы думаете только о том, чтобы хватило сил им помочь. Время летит, а нам вечно некогда остановиться и посмотреть вокруг.
Наша проблема в том, что время летит с огромной скоростью. Мы же, так как ходим по земле, вечно не успеваем за этим временем. Причем именно нашим временем, в котором мы живем. Оно, хоть мы и впаяны в него, как изюм в тесто, летает, а у нас нет крыльев. Может быть, нам стоит научиться летать и тогда мы будем медленнее стареть?
И такие крылья, пусть даже образные, может дать наука. Именно умение услышать эволюцию, для чего нам и нужен язык науки, даст нам ключ к активному и здоровому долголетию человека. И конечно, в будущем не будет болезни Альцгеймера. Она уйдет также, как ушли особо опасные инфекции недавнего прошлого. Нет, не так, чтобы они ушли совсем, закрыв дверь, но все-таки мы научились с ними справляться.
Для этого в России нужен Национальный институт старения, где бы изучали именно механизмы того, что мы называем старением и возрастзависимыми заболеваниями. Другими словами — стране такого масштаба, как Россия, жизненно необходим НИИ фундаментальной геронтологии. И конечно, он будет создан — если не сегодня, так завтра.
Пока же, хоть человек и живет дольше, чем 100 лет назад, но если взять максимальную продолжительность жизни людей, то она никак не изменилась. При этом почти поголовно, за редкими исключениями (которые нужно срочно изучать), все эти люди, дожившие до своего долголетия сегодня, имеют очень низкое качество жизни. И это пора менять. А для этого в первую очередь нужно перестать воевать. Пора отложить перманентную гонку вооружений и направить все средства на борьбу с тяжелыми болезнями, которыми страдают и сильные мира сего. Но пока у них будет отдельная медицина, вряд ли они оценят важность такого шага.
А может любого кандидата в премьеры, в президенты и даже выборного султана перед назначением на должность стоит отправлять в хоспис ухаживать за лежачими пациентами, стариками с болезнью Альцгеймера и онкобольными, и мы узнаем способен ли он к состраданию, важнейшему качеству человека? Или выясним, что это именно тот, кто нам точно не нужен?
Пока работал над последними главами этой книги, получил сообщение: «Доктор! Я все еще продолжаю думать о своем отце в настоящем времени. Он жив в моей памяти, хотя покинул этот мир год назад. Для меня он просто уехал. Он был очень болен после смерти матери, но задержался почти на 10 лет из-за нас, троих его детей. А когда понял, что мы стали самостоятельными, открыл дверь в вечность и тихо под самое утро вышел». Часть людей довольно точно оценивают конечность своей жизни, вот из моих бесед: «Моя мать, когда умер отец, сказала, что скоро тоже уйдет. Она прожила еще полгода».
Жизнь есть ритм. Вслушайтесь — удары сердца, наша энцефалограмма, день-ночь, год за годом. Наше тело не только материя, это и ритм этой материи. Ритм и в череде этапов в нашей собственной жизни, и в обязательной смене поколений. И очень важно чувствовать его.
Ты сам несешься в этом бешенном ритме, но однажды понимаешь, что в этот раз провожаешь не пациента, а свою родную мать, того человека, который для тебя все сделал. Она жила только для тебя и жила только тобой. И даже то, что ты стал врачом, это ее заслуга. И ты, хочешь этого или нет, но соглашаешься с неизбежностью. Ты понимаешь, что скоро останешься один. Ты еще борешься, но уже понимаешь, что скоро.
Можно ли привыкнуть к смерти?
Я привык, человек вообще привыкает ко всему. Но другим людям говорю — плачьте, не нужно сдерживать себя. Ведь смерть человека для его близких — это крайне тяжелое, вдрызг крушащее на своем пути все жизненные планы и намерения событие. Несомненно, моя тема возрастзависимых болезней, в том числе и болезни Альцгеймера, касается не только лечения и ухода за пациентом, но и проблем его самых-самых последних дней жизни.
В связи с увеличением количества людей самых старших возрастных групп роль болезни Альцгеймера в качестве причины смерти будет увеличиваться [1].
Многие отвернутся и, возможно, не захотят читать эти строчки, полагая, что эту почти табуированную тему лучше обойти стороной. И так слишком много грустных событий вокруг нашей жизни. Но именно в силу вытеснения и нежелания видеть эту проблему, когда в наши дни молодые, да и не только молодые, люди сталкиваются с ней в реальной жизни, — уходят их престарелые или больные родственники — это становится довольно серьезным невротизирующим фактором. Людям просто никто никогда не говорил о конечности их собственной жизни. Вот подтверждение от читательницы: «Я боюсь всего, — связано со старостью и смертью моих близких. Я даже думать об этом не хочу и еще не готова».
И вот еще пример. Однажды в ночь получил вот такое гневное письмо от человека явно молодого возраста: «Уважаемый доктор, вы скоро умрете, ваши дети и ваши родители умрут, дети ваших детей умрут, дети детей ваших потомков тоже умрут, проку от всех ваших разговоров нет». Отвечаю в обратном сообщении: «Дорогой друг, вопль вашей души услышан, постараюсь хоть чуть-чуть внести жизнеутверждающие нотки в эту грустную для всех нас тему, но если вы думаете, что этот вопрос появился только в вашей молодой голове, то вы глубоко ошибаетесь, этот вопрос о “конечности этой жизни” стоял перед многими поколениями еще до вас».
Мы не виноваты, что наши родители уходят, как не виноваты в конечности жизни. И мы не первые, кто задумался об этом. Вот как об этой теме написал великий писатель Лев Толстой в своем произведении «Исповедь» (опубликовано в 1884 г.): «Я как будто жил-жил, шел-шел и пришел к пропасти и ясно увидал, что впереди ничего нет, кроме погибели. И остановиться нельзя, и назад нельзя, и закрыть глаза нельзя, чтобы не видать, что ничего нет впереди, кроме обмана жизни и счастья, и настоящих страданий, и настоящей смерти — полного уничтожения».